Когда услышал об очередных запросах активных граждан, требующих символических политических жестов, — замены российского триколора на имперский флаг, нынешних названий муниципальных и региональных территориальных образований на дореволюционные, не говоря уже о возвращении Волгограду имени Сталина, — вспомнил советский анекдот середины прошлого столетия.
В Одесском порту швартуется пароход «Михаил Лермонтов». Бабушка громко начинает объяснять внуку, что Михаил Юрьевич Лермонтов — это великий русский поэт, который написал поэму «Бородино». Услышав ее рассказ, боцман кричит с палубы: «Мадам, не морочьте мальчика. «Михаил Лермонтов» — это бывший «Лазарь Каганович». Уверен, боцман знал, что до того, как стать «Лазарем Кагановичем» этот корабль имел как минимум еще одно название — либо немецкое, если был получен по репарации после Второй мировой войны, либо связанное с именами членов императорской семьи или русских святых, если был построен до Октябрьского переворота. Но ни о первом, ни о втором, ни третьем по причинам понятным всем советским людям не рисковал говорить вслух.

Возвращение исторических слов и названий не обладает безусловной магической силой само по себе. Примеров множество, но, думаю, достаточно вспомнить переименование милиции в полицию. А поскольку мы живем в период лингвистической всеядности, в некоем безбрежном Екатеринбурге Свердловской области, где торжествует удивительное желание быть одновременно господами и товарищами, партнерами по бизнесу и милостивыми сударями и сударынями, — то эта вербальная неразбериха суть отражение неразберихи интеллектуальной и социально психологической. И, разумеется, идеологической. Которая в значительной степени, тем не менее, связана с некоторым коллективным переживанием об утраченном рае — советском, императорском, старомосковском и даже (это уже дань новейшим временам) Ордынском. Надеюсь, меня простят воцерквленные люди, что в данном случае употребляю слово «рай» не в религиозном, а скорее в политическом смысле слова.

Первая мировая волна — образец русского героизма, который мог спасти Империю
Важно понимать, что символика утраченного рая существует не только в иудо-христиано-мусульманской традиции. Ее можно найти у подавляющего большинства цивилизаций — от эллинской до ацтекской, в подавляющем большинстве мифологических систем — от кельтской до буддистской. И так же, у большинства народов и конфессий утраченный рай может быть обретен вновь. Но только не на земле. Катастрофический опыт реализации ряда утопий, в процессе которых пытались создать именно земной рай, был оплачен миллионами и миллионами человеческих жизней. И эта бесценная цена все равно не могла предотвратить исторических трагедий народов и государств.

Коллективный синдром утраченного рая связан, как правило, с глубинным неудовольствием настоящим. Он может возникать даже при видимом социальном благополучии. Но само его возникновение — тревожный сигнал, свидетельствующий о том, что ни в настоящем, ни в будущем не просматривается, не угадывается того пассионарного сигнала, который необходим нации в ее поступательном историческом развитии. Но он не может родиться, если общество устремлено лишь к ценностям прошлого. В этом смысле традиция, берущая начало в Ветхом Завете, существует совсем иначе, она немыслима без развития, которое необходимо отдельному человеку и человечеству в целом. Не случайно, замечательный французский мыслитель М. Блок называл христианство «религией историков». А история и есть волнующий процесс перехода от прошлого в будущее.
В подлинный рай нельзя попасть с раздвоенным, раздробленным сознанием, не преодолев мирских искушений, не поборов постыдные страсти. Приведу знаменитую цитату из Н. Бердяева, не для того, чтобы выказать свою ученость, напротив, чтобы подкрепить ранее высказанную мысль общим местом из «Википедии», что само по себе есть свидетельство доступности. «Рай в начале есть первоначальная цельность, не знающая отравы сознания, отравы различения добра и зла. В этот рай нет возврата. И этот рай не знает свободы, которой мы дорожим как высшим своим достоинством. Рай в конце предполагает, что человек уже прошел через обострение и раздвоение сознания, через свободу, через различение добра и зла. Этот рай означает новую целостность и полноту после разделения и раздробленности».

Но, политическая жизнь предполагает раздробленность и разделенность. Она предполагает свободу выбора, которая является человеческим бременем и уделом одновременно. Трагическим бременем и трагическим уделом. Земного рая нет и быть не может, — даже, если на него и возникает общественный запрос.

В течение нынешней недели человечество будет возвращаться к событиям столетней давности. 28 июля началась Первая мировая война. Россия вступила в нее 1 августа 1914 года. Эту войну, во многом оболганную в советской историографии, начали изучать заново сравнительно недавно. И в дни памятных акций, как в день открытия памятника павшим русским воинам Первой мировой на Поклонной горе, или на кладбище у Сокола, где с 1914 по 1918 г. было похоронено восемнадцать тысяч солдат и офицеров, рядом окажутся люди, которые по разному представляют себе этот самый утраченный земной рай. У монархистов и коммунистов не может быть общих оценок минувшего. Ведь согласитесь, что возвращение уездов, волостей и губерний это из одной жизни, а переименование Волгограда в Сталинград — совсем из другой. И для одних Первая мировая — образец русского героизма, который мог спасти Империю. А для других, — всего лишь необходимая прелюдия к Красному Октябрю. Так может быть стоит объединяться не во имя светлого прошлого, но во имя тревожного, неведомого, но так волнующего будущего?